Эрнест Сетон-Томпсон - Маленькие дикари [Издание 1923 г.]

— Посторонись и дай мне веревку.

— Осторожнее, — сказал Сам. — Это мое больное колено. Сегодня оно почти в таком же виде, как в тот раз, когда мы были у знахарки.

Ян мерял.

— Постой. Мы можем обрезать все лохмотья и все-таки сделать двенадцатифутовую типи. Двенадцать футов высоты, значит, двадцать четыре фута по ширине материи. Отлично. Так пройдет. Ну, я намечу.

— Стой, — протестовал Сам. — Нельзя намечать мелом. Калеб говорил, что индейцы употребляют обожженную палочку. Мелом рисовать не годится. Ты бы уже заодно нанял мастера!

— Заладил! Сбегай-ка лучше за обожженной палочкой, а если не найдешь, то прихвати вместо нее ножницы.

Поминутно справляясь с наброском Калеба, они, наконец, выкроили типи, что в сущности было совсем простым делом. Затем они принялись за заплаты.

Они шили иголками и шпагатом, делая о-очень дли-и-иные стежки, но работа подвигалась медленно. На нее ушел весь досуг одного дня. Ян шил серьезно и молча. Сначала у Сама заплаты выходили удачнее, но потом Ян подучился и стал шить лучше своего товарища.

Вечером мальчики показали свою работу батракам. Один из них, Си Ли, взглянул с худо скрываемым, хотя и добродушным гневом и спросил:

— Отчего же вы не поставили заплаток наизнанку?

— Не подумали, — ответил Ян.

— Мы внутри будем жить, это не годится, — сказал Сам.

— Зачем вокруг этой дырки вы сделали десять стежков? Могли бы ограничиться и четырьмя…

Си со смехом указал на огромные, неуклюжие стежки.

— По-моему, только даром время потратили.

Рисунки на типи Черного Быка. (Два образца зверей).

Типи Громового Быка.

Вид зонтика с нижней стороны.

Готовый зонтик.

Чем тоньше шесты в том месте, где они сходятся, тем меньше будет отверстие в брезенте и тем лучше защита от дождя.

В тех странах, где бывает много дождей, следует коротко подрезать выступающие части шестов и укрепить сверху «зонтик» или «щит». Он делается из брезента, натянутого на прут, который согнут в виде кольца, диаметром в три фута. Во время проливных дождей индейцы Мандани ставили это приспособление над дымовыми отверстиями своих жилищ.

— Если тебе не нравится наша работа, — буркнул Сам, — то сделай лучше. Тут шитья еще много.

— Где?

— Спроси Яна. Он все записал. Калеб со мною не хотел и говорить. Я был так огорчен, что на обратном пути не переставал реветь. Правда, Ян?

— Надо пришить и подрубить дымовые клапаны, сделать карманы на кончиках клапанов и… и… я думаю, — робко добавил Ян, — лучше бы… подрубить… кругом.

— Вот что я вам скажу, мальчики. Если вы сходите сегодня на «Угол» к сапожнику и возьмете у него из починки мои сапоги, то я, так и быть, пришью вам клапаны.

— Я согласен, — ответил Ян, — и, знаешь, Си, ведь все равно, где будет лицо, где изнанка. Можно вывернуть покрышку, тогда заплаты прийдутся внутри.

Мальчики взяли деньги на сапоги и после ужина пошли к сапожнику мили за две.

— Он странный малый, — Сам ткнул большим пальцем через плечо, чтобы показать, что речь идет о Си Ли. — Имя у него, как у китайской прачки. Кажется, только прачкой он не был, а то он все на свете умеет делать, хотя и скверно. Он был солдатом, подрядчиком и поваром. Он играет на самодельной скрипке. Эта скрипка отвратительна, но все-таки она несравненно лучше его игры. Он набивает чучела; наша сова в гостиной его работы. Он правит бритвы, лечит лошадей, чинит часы, и все одинаково плохо. Лошади он пускает кровь, не справившись, что у нее за болезнь, а когда берется чистить часы, то непременно забудет вложить назад какое-нибудь колесо. Раз он взялся почистить старые часы Ларри Невиля и обещал отлично их починить, а когда собрал все части, то у него осталось колес почти что на новые часы. Он слишком искусен и в то же время недостаточно искусен. Он может делать все, что угодно, как-нибудь и ничего не умеет делать хорошо. Но, в сшивании брезентов он опытен. Он три года был матросом. Нигде он так долго не уживался. Впрочем, и немудрено: это было китоловное судно с трехлетним плаванием.

VII

Тихий вечер

Был тихий июньский вечер, и птицы в этот день задали вторичный концерт. Они собрались в несметном количестве. Почти на каждом сучке сидела какая-нибудь певунья и заливалась от переполнявшего ее восторга.

Когда мальчики вышли на дорогу через калитку своего сада, в небе парил ястреб, и птицы постепенно умолкали по мере того, как он приближался. Многие из них скрылись, но полевой жаворонок, который пел на открытой лужайке, тщетно искал себе убежища. Ястреб ускорил полет. Жаворонок напрягал все силы, чтобы добраться до сада, но ястреб гнался за ним. Еще минута, и он схватил бы испуганного певца, как вдруг из-за яблонь выпорхнула маленькая черная с белым птичка, пустельга. С громким резким чириканьем (ее боевой клич), с взъерошенными серыми перышками на голове, под которыми виднелись нижние, ярко-красные (ее боевой цвет), она ринулась на крупного хищника.

— Кликер-и-кликер! — пищала она и летела навстречу ястребу, который был в десять раз больше нее.

— Кликер-и-кликер! — кричала она и, как черная с белым стрела, впилась между плечами ястреба в ту самую минуту, когда жаворонок в отчаянии прильнул к земле и спрятал свою голову от неминуемого смертельного удара.

— Кликер-и-кликер!

Ястреб внезапно заметался.

— Кликер-и-кликер!

Бесстрашная пустельга юркнула между его крыльями и начала их клевать и раздирать.

Ястреб стал брыкаться, словно мустанг (дикая лошадь), и сбросил пустельгу, но она опять вскочила ему на крыло.

— Кликер-и-кликер!

Пустельга по-прежнему клевала ястреба, и теперь его коричневые перья летели по ветру. Жаворонок был оставлен в покое. Ястреб думал лишь о том, как самому спастись. А в поднебесья все раздавалось:

— Кликер-и-кликер!

Ястреб улетал во всю прыть, но пустельга сидела у него на спине. Еще сыпались коричневые перья, но ястреб уж был далеко и казался не больше ласточки, а пустельга — не больше мухи. Наконец, ястреб нырнул куда-то в чащу, а пустельга возвратилась домой. Она раза два повторила свой боевой клич, вероятно, для того, чтобы предупредить свою самочку, так как та взлетела на ветку высокой яблони, где могла приветствовать возвратившегося героя. Пустельга еще разок крикнула:

— Кликер-и-кликер!

Затем, приблизившись к подруге, она внезапно поднялась в воздух футов на пятьдесят и опять спустилась вниз с непрерывным криком, описывая зигзаги и делая самые неожиданные повороты туда, сюда, направо, налево, вперед. Она наносила смертельные удары воображаемому врагу, затем опять взлетала и повторяла все сначала раза три, чтобы показать, что она вовсе не устала и могла бы сражаться еще лучше, если бы понадобилось. Затем с заключительным криком она полетела на дерево принимать поздравления от той, для которой все это проделывалось и которая, во всяком случае, была единственной зрительницей, чьим мнением она дорожила.

— Кликер-и-кликер! — кричала она.

— Разве ж это не восхитительно? — сказал Сам с искренним удовольствием.

Его голос вывел из задумчивости Яна, который с молчаливым восторгом наблюдал за бесстрашной маленькой пустельгой.

Вечерняя ласточка пробежала впереди них по дороге, взлетая на несколько футов каждый раз, когда они ее догоняли, и показывая при этом белые внешние хвостовые перья.

— Воробышек, — заметил Сам.

— Вовсе нет. Это вечерняя ласточка! — воскликнул Ян, вполне уверенный в своей правоте.

— Ну, не знаю, — согласился Сам.

— Кажется, ты говорил, что знаешь всех птиц в околотке! — сказал его товарищ, у которого впечатления первого дня еще не изгладились из памяти.

Сам усмехнулся.

— Я тебя тогда не знал и прихвастнул, чтобы ты был обо мне высокого мнения. А ведь это удалось… на время…

Красноголовый дятел с желтой бабочкой в клюве пролетел мимо них и сел на ветке, оглядываясь в их сторону. Заходящее солнце озаряло его яркие перья, ветку сирени и желтую бабочку, и это яркое сочетание красок привело Яна в радостный трепет. На другой ветке — полевой жаворонок, на третьей, подальше — трясогузка, на камне — вечерняя ласточка, — все ласкали взор и слух.

— О, как хорошо! — воскликнул Сам, а Ян даже онемел от восторга.

Птицы не любят ветра, а это был один из тех благоприятных для них дней, когда царит мертвая тишина.

Мальчики прошли мимо амбара, около которого сотни ласточек кружились и щебетали. В насыпи у дороги жили тысячи стрижей; возле ручья водились болтливые зимородки, а на болоте резвились черные дрозды.